М.Г. Писманик (Пермь)

Идея ненасилия и идея сотрудничества

Тема насилия ? ненасилия традиционна для гуманитарного знания . Но столь близкое ей словосочетание «этика ненасилия», обозначившее новое научное направление и особую отрасль в учении о морали, А.А. Гусейнов впервые ввел в оборот лишь полтора десятилетия тому назад . Актуальное нововведение оказалось обильно насыщенным смыслами глубинной идеи и даже идеала как кантовской «внутренней цели» (потому далее эти термины нами максимально сближены). Логика идеи побуждает учение о морали к саморефлексии со стороны, взывает к переменам в метаэтике, к переосмыслению «золотого правила нравственности», ряда парадигм, принципов и многих сложившихся смыслов, даже и самого строя категорий этики. И не только этики. В большей или меньшей степени идея ненасилия по своей явной и имплицитной смысловой насыщенности задевает ведущие категории и проблемы иных гуманитарных дисциплин. Более того, она дерзко противостоит натиску постмодерновой деструкции, расшатывающей ценности чело-вечности.

За весьма короткий срок актуальная новация породила множество откликов и дискуссий. В связке понятий «насилие ? ненасилие» осуществляется теоретическая смена акцентов. Идея ненасилия получила дополнительный импульс, ей посвящены международные конференции . Новация инициировала разработку специальных разделов в последних отечественных учебниках по этике , нашла свое отражение в энциклопедиях и актуализировала соответствующую направленность диссертационных исследований. В особенности же это новшество стимулировало поток действительно оригинальных публикаций, на деле складывающихся в новое научное направление . Оно уже отчасти структурировано. Так, в нем представлен обстоятельный анализ ненасилия в качестве этического идеала и принципа, затронуты пролегомены их реализации, обогащены герменевтические срезы самого термина ненасилия. В аспекте идеи ненасилия рассмотрены и осмыслены некоторые вопросы прикладной этики, осуществлены важные экскурсы и за ее дисциплинарные пределы.

Актуальная новация, столь нарушившая строй парадигм, принципов и смыслов, получила поддержку у заметной части гуманитариев. Но, как это всегда бывает, логика нововведения натолкнулась на настороженность и неприятие у другой, более многочисленной части ученых, бдительно охраняющих уложившуюся иерархию понятий и ценностей обществознания, его парадигмы, принципы и смыслы. Нововведение началось с этики, и, пожалуй, с нее же это неприятие первоначально явило себя.

Следуя логике нововведения, само понятие « ненасилие» А.А. Гусейнов определил как «этический принцип, согласно которому границы морали совпадают с отрицанием насилия» . В этом, более философичном понимании ненасилие теперь занимает приоритетное место в системе категорий этики. Оно выступает в качестве безусловного, определяющего критерия моральности и даже ее высшего идеала. Именно это новационное утверждение А.А. Гусейнова более всего оспаривают некоторые ведущие этики. Так, Р.Г. Апресян в статье «Небезусловность ненасилия» признает, что ненасилие, действительно, является «одним из первостепенных нравственных принципов… ибо с него начинается нравственность». Тем не менее, он оппонирует А.А. Гусейнову, аргументируя, прежде всего, тем, что в устоявшейся структуре этической теории ненасилие «небезусловно». Разумеется, реальное доминирование насилия в системе властного устройства общества и во множестве социальных ситуаций очевидно не только ученым. Настороженность многих из них в отношении идеи ненасилия психологически объяснима, видимо, именно этим обстоятельством.

В этой настороженности и даже отторжении идеи со стороны ряда исследователей присутствует и гносеологическая константа. По утверждению Р.Г. Апресяна, весьма «условен» приоритет ненасилия в шеренге сложившихся этических принципов, где вполне очевидна иная реально-историческая асимметрия в связке «насилие ? ненасилие». И на самом деле, в расши-рившейся полноте своих сущностных смыслов, ненасилие вообще с трудом «втискивается» в сформировавшийся по ранжиру дисциплинарный строй этических принципов. Но все же, на наш взгляд, аргумент Р.Г. Апресяна ограничен своей «интрадисциплинарностью» : изнутри этики в принципе не доказуемы, не повергаемы и не опровергаемы ее исходные принципы и категории. Реальные денотаты связки «насилие ? ненасилие» пребывают далеко вне этики и, большею частью, вне нравственности. Их асимметрия обусло-влена всею инерцией традиционного уклада, находящегося в стороне от этической рефлексии.

В этом сборнике содержатся и другие гносеологические, методологические и практические доводы против идеи ненасилия. Особенно обстоятелен ее многосторонний критический разбор в социально-философском и праксиологическом аспектах, представленный в статье В.И. Гараджи «Идея ненасилия в современном контексте». Весьма весомы соображения тех, кто обнажает активную спекуляцию идеей ненасилия со стороны проповедников пацифизма, произвольно истолковывающих христианскую заповедь «не убий». В реальной действительности пацифисты оправдывают насилие и обезоруживают тех, кто противостоит вооруженной агрессии. Это хорошо показано в статьях протоиерея о. Всеволода (Чаплина) и Н.А. Гоголина. Блестящее философское обоснование права и необходимости силового противостояния злу представил в 1925 г. в монографии «О сопротивлении злу силою» знаменитый православный мыслитель И.А. Ильин. Некоторые из наших авторов опираются на эти доводы. Фрагмент монографии, в котором автор выступает против проповеди пацифизма, было решено включить в этот сборник.

«Идеал ненасилия, ? признает А.А. Гусейнов, ? находится под особым подозрением, поскольку ненасильственная позиция обычно отождествляется со смирением и покорностью, с капитуляцией перед социальным злом. Если бы это было так, то тогда идеал ненасилия вообще бы ничего не стоил» . Со своей стороны, заметим, что каждый социальный идеал своим реальным эвристическим потенциалом всегда резко возвышен над инерцией «подозревающего», ограниченного опыта прошлого и настоящего. Вектор действительно плодотворного анализа такого потенциала пребывает не в инерции минувшего, не в устойчивости настоящего, тем более, не в нигилистической деконструкции постмодерна. Вектор анализа содержится в виртуальности постсовременности, в действительно предвидимом и угадываемом будущем, в его надеждах, угрозах, тревогах и перспективах. На наш взгляд, в ряде своих последних выступлений и публикаций (в том числе в данном сборнике) А.А. Гусейнов достаточно веско защищает свою позицию. Не будем повторять его обоснования и доводы. Разделяя их, укажем, в частности, на особенно интенсивную поддержку идеала ненасилия религиями мира ? содержанием вероучений, заповедей и проповедей, рядом приложений культовой практики, направленностью ценностных ориентаций верующих, религиозной мотивацией пока еще редких, но успешных ненасильственных социальных акций.

В обществоведении довольно убедительно исследованы биологические, социальные и психологические истоки и устои насилия , и мы не будем углубляться в этот анализ. Заметим, что наиболее контрастно дискурс насилия ? ненасилия изначально являет себя в собственных пределах религии и морали, особенно внимательных к внутреннему миру и стремлениям человека, к его благородным побуждениям и греховным аномалиям. По этой причине именно в теологии и этике, в их сакральном и светском контекстах, он был наиболее прочувствован, описан и оценен. Извечное преобладание насилия в этом обзоре выглядит как проклятье . Религия особенно чутко уловила порчу в человеческой природе , искушение соблазнов, тягу к насилию и порокам. Теология сформировала концепцию греховности, представившую в рамках мистической парадигмы стройное теоретическое объяснение фатальной неустранимости насилия. В светском контексте насилие, разумеется, также оценивалось как зло, но, чаще всего, по сути, оно оправдывалось как один из вынужденных устоев социального бытия. При этом идея ненасилия сближалась с пацифизмом и, пожалуй, большинством ученых-гуманитариев рассматривалась как наивное благопожелание и даже резонерство, лишенное эмпирических, теоретических и даже гипотетических потенций.

Парадоксально, но именно в религиозном контексте, в известном учении Льва Толстого, в религиозных же проповедях и миссионерском подвижничестве Мохандаса Ганди и Мартина Лютера Кинга идеал ненасилия впервые обрел черты заземленной концепции. Так, в ее парадигме выдающийся негритянский лидер сформулировал знаменитые шесть принципов ненасилия . Эта концепция теоретически обогащена в трудах знаменитого теолога современности Г. Кюнга, в частности, в им разработанной «Декларации мирового этоса», принятой II Парламентом религий мира (4 сентября 2003 г., Чикаго, США), где шесть с половиной тысяч делегатов представляли 120 религий мира .

Этика ненасилия чрезвычайно сближает религиозный и светский контексты, в ней идеал ненасилия начинает «форматироваться» уже в виде плодотворно-конструктивных теоретических построений. Но выше упомянутая гносеологическая константа настороженности к ненасилию поныне особенно влиятельна. Как уже сказано, идея ненасилия резко выходит за интрадисциплинарные, «ведомственные» границы этики. Многогранностью своих теоретических и праксиологических аспектов идея задевает категории и проблемы социальной философии, социологии, политологии, юриспруденции, религиоведения, социальной психологии, педагогики и других «ведомств» обществоведения. Но в то же время она трансцендентна их ограниченному эмпирическому базису, сложившемуся под проклятием и инерцией насилия . Идеал ненасилия трансцендентен языку и стилю тех теоретических построений, которые выведены из этой «порченной» эмпирии, а потому подчинены чуждой этому идеалу логике насилия .

Более того, по ее едва ли не предельной социально-смысловой насыщенности и антропологической значимости идея ненасилия, на наш взгляд, и не нуждается в строго формализованных обоснованиях. Логика идеи поднимает ее над внутри- и междисциплинарными границами, в пределах которых она не обозреваема, не доказуема и даже выглядит как морализаторство. Идеал ненасилия своей сущностью коренится в тех немногих аксиомах человечности, которые содержатся в культуре, но в то же время предшествуют ее почти замкнутой системе научно-дисциплинарных подразделений, из которых (согласно теореме К. Геделя о неполноте), этот идеал принципиально и не выводим и составляет «неформализуемый остаток» культуры.

Не формализуемые и не выводимые из языка ведомственных дисциплин, аксиоматические первоначала культуры человечности фиксируемы (точнее, угадываемы ) и интериоризуемы лишь интуитивным прозрением. Среди этих первоначал, не выводимая напрямую из системы очевидных и вербализуемых знаний, идея ненасилия обретает неотчетливый облик уто-пии. Утопия, разумеется, не дорожная карта, но и не мнимость, не кажимость. В большей или меньшей степени, в ней все же содержится потенциал намерений, экспектаций и, отчасти, даже социальных проектов : желаемое и почти неосуществимое обретает в ней проблеск вероятности. Анатоль Франс говорил, что не будь утопий, люди до сих пор жили бы в пещерах.

Привлекательность данной утопии состоит не в ее наличных (пока еще весьма слабых!) праксиологических свойствах. Но в том, что она являет «свет в конце тоннеля» и, по всей видимости, представляет единственный, не вариативный выход из колеи насилия, неудержимо влекущей человечество к конечному пункту ? к апокалипсису, к самоуничтожению. В этой мрачной перспективе идея ненасилия выступает уже не как абстрактное благопожелание, но как побуждение времени, как манифест , пусть с пока нечетким ориентиром и еще не сложившейся программой. Эта идея альтернативна безысходности и указывает на некоторый шанс перед почти неотвратимостью катастрофы. Духовный потенциал идеи, на наш взгляд, сравним по своей значимости с тем, какой в истории обрели идеи гуманизма и рационализма. Но в резком отличии от них, ненасилие почти беззащитно и жертвенно, оно пассивна, неконкурентоспособно и начисто лишено каких бы то ни было шансов на самореализацию.

Идее ненасилия следует способствовать. Не поспешным роспуском полиции и капитуляцией перед социальным злом, произволом и преступностью. Не расформированием армии и не поддакиванием пацифистам, в сущности поощряющим агрессию и террор. Разумеется, и не понуждением, но решительным отказом от обещания разрушить разом и до основания «весь мир насилья». Отдельные пролегомены осуществления ненасилия, как отмечено выше, уже содержатся в некоторых публикациях. Мы выскажем некоторые дополнительные соображения.

Объективные устои насилия столь глубинны (особенно же, архетипы «зоологического индивидуализма»), что какие-то намеренные локальные «мероприятия» по вытеснению насилия бесплодны и наивны. К некоторому его ограничению еще в прошлом стихийно вели те медленные объективные перемены в жизни человечества, которые способствовали кое-какому уменьшению нищеты, сглаживанию социальных конфликтов, постепенным демократическим преобразованиям, становлению гражданского общества и правового государства. Эти перемены у фундамента здания гражданского общежития, как правило, неосознаваемые самими обитателями, все же вели к скромным переменам в самих помещениях. А именно ? к некоторому смягчению нравов, ослаблению отчуждения и пробуждению индивидуальной эмпатии.

Хотя субъективный потенциал ненасилия социально и генетически более значим и глубок, нежели у насилия, но он не был осознан и актуализирован, не был введен в устав гражданского общежития в качестве твердого императива. Не был введен в устав общежития, так как пребывал на его задворках, и, главное, не был востребован земным укладом всей предшествующей истории человечества. Правда, в мистифицированном виде, этот потенциал был уловлен и отражен в вероучениях, проповедях и религиозных исканиях. Не следует идеализировать историю религий: в ней тоже немало проявлений насилия. Но, на наш взгляд, более всего, идеал ненасилия (хотя в том же сакральном виде), пусть и частично, но был реализован именно в религиях. На Востоке ? волением ахимсы и мистическим благоговением перед жизнью. На Западе ? нравственными примерами христианских подвижников веры, пастырей и мирян, милосердной деятельностью ряда монашеских орденов, конфессиональных «братств» и «сестричеств», коммунистическим укладом некоторых сект. Очень полезно «демифологизировать» и осмыслить этот поучительный наличный опыт проповеди и реализации в свете сегодня столь актуализированной утопии.

Разумеется, потенциал ненасилия свойствен не только подвижникам веры. Он органически присущ нравственному сознанию великого множества порядочных индивидов, верующих и неверующих представителей всех народов и стран. Потенциал ненасилия явно или имплицитно содержится практически и во всех категориях этики, в ведущих принципах гуманистической педагогики, конфликтологии и дипломатии. Идеал ненасилия единороден человечности . Но, как сказано, он не востребован в своей реальной полноте, оттеснен и подавлен наглостью антипода, заслонен традицией. Потому до сего времени этот идеал, в сущности, пребывает жалкой Золушкой на задворках общежития. Главное же: идеал не вошел доминантой в общественное самосознание (и в менталитет элиты), не выведен на уровень социального императива и фактически не внедряется в систему обучения, воспитания, в практику просветительства, в стратегию средств массовой информации и не интериоризуется как личностная мотивация. Столь актуализированный ходом мировых событий, он по-прежнему воспринимается большинством обществоведов (казалось бы, элитой элиты) как выскочивший из НЛО пришелец.

Он и не станет сам по себе доминантой самосознания общества и личности, поскольку ненасилие, как уже сказано, начисто лишено энергии самореализации. Оно в принципе не реализуемо без волевых усилий и сотрудничества духовной элиты, общественности и властей. Идеал ненасилия нуждается в поддержке и внедрении более квалифицированной, более интенсивной и более последовательной, нежели начатый пять лет тому назад в постсоветском сообществе эксперимент с внедрением не менее утопичной мифологемы толерантности.

Идеал ненасилия пребывает с ней в парной связке, но он менее мифологичен, более морален, сущностней и императивней. Правительство решилось на программу внедрения установок толерантности при отсутствии более или менее четких пролегомен к ней. Пока трудно уловимы результаты этого выходящего за национальные границы нравственно-психологического и педагогического эксперимента. Едва ли не первый в истории светский эксперимент, он тоже требует определенной «демифологизации». Особенно же нуждается он в пристальном осмыслении и соотнесении с религиозным опытом.

Правда, сегодня пока неясны перспективы на продолжение названной правительственной программы. Весьма проблематичны дальнейшие практические подходы к ней. Но еще более проблематичны не только практические, но и теоретические подходы к реализации еще более утопичной идеи ненасилия. Осуществление идеи ненасилия более сложно, чем внедрение установок толерантности , так как требует еще более фундаментальных перемен в социальной и индивидуальной психологии, включения в таковые навыков коллективной эмпатии . Но, в отличие от предлагаемых фантазерами наивных и несбыточных проектов сооружения Царства Божия на грешной земле, идею ненасилия человечеству, испытывающему синдром «конца света», помимо ею озабоченных трезвых энтузиастов, навязывает воление самой суровой действительности.

По всей видимости, эта идея ? объективная данность «конца истории», единственная смысложизненная альтернатива близко грозящей человечеству гибели. В идее ненасилия просматривается шанс на спасение культуры и человечности. Известные шесть принципов ненасилия М.Л. Кинга и «Декларация мирового этоса» ? возможные подходы к праксиологии этой идеи. В нее необходимо уверовать, ей надо учиться, ее следует поддерживать, защищать, распространять и формировать как коллективное убеждение, не дожидаясь детальных рационализированных обоснований. Времени для длительных академических дискуссий не осталось.

Эксперимент с толерантностью явился, по-видимому, первым эмпирическим приближением и к пролегоменам ненасилия . Обществоведение чрезвычайно бедно ими, особенно такие утилитарные науки, как политология и юриспруденция. Этика ненасилия, как уже сказано, выявила некоторые стартовые пролегомены к осуществлению этой утопии. Они остро нуждаются в дальнейшем плодотворном, прежде всего, философском насыщении . Разумеется, этика напрямую не определяет нравы, но порядок ее обновленных приоритетов пусть опосредованно, несомненно, будет воздействовать на них через системы образования, воспитания и просвещения.

Идея ненасилия нуждается в соборном сотрудничестве всех ее приверженцев. Их солидарное, постепенное, последовательное шаг за шагом, с опорой на светский и сакральный опыт, неуклонное теснение насилия из сфер его доминирования будет облагораживать нравы, нравственное сознание и самое культуру, очищать ее загрязненную традициями насилия атмосферу, снижать настороженность и отчуждение. Теснение насилия обеспечивает возможность лучшего взаимопонимания и сотрудничества индивидов и общественных групп, столь отличных по мировоззрениям, исповеданиям и иным социальным различиям, но столь же близких по имплицитному потенциалу человечности.

Конструктивный диалог и договор между ними ? наилучшая возможность стимулировать жизнестойкость ненасилия и постепенно внедрять его. Диалог соединяет идею ненасилия с идеей сотрудничества. Он способен прояснить и объединить усилия политика и моралиста, ученого и теолога, педагога и религиозного пастыря. Диалог выводит из тени и забвения истинные приоритеты, он выявляет с очевидностью общность коренных интересов человечества, тысячекратно превышающих их кастовые предрассудки и предубеждения. Тем самым, он стимулирует консолидацию добрых волений, встревоженных грозящей катастрофой.

Обзор обращений к этой теме представлен, в частности, в ценной книге Гленна Д. Пейджа «Общество без убийства: возможно ли это?». СПб., 2005.

Актуальные обстоятельства введения этой новации А.А. Гусейнов рассматривает в своей статье в настоящем сборнике.

Так, в 1989 г. Институт философии РАН организовал международную научную конференцию «Этика ненасилия» и этой же теме посвятил международную Интернет-конференцию в 2002 г. (15.05– 31.07). Эта тема оживленно обсуждалась на минувших российских социологическом и философском конгрессах, на недавних политологических, религиоведческих и других конференциях в Москве и в провинции.

Этика / Под общ. ред. А.А. Гусейнова и Е.Л. Дубко. М., 1999; Гусейнов А.А., Апресян Р.Г. Этика: Учебник. М., 2000.

Новая философская энциклопедия. Т. 3. М., 2001; Этика: Энциклопед. словарь. М., 2001.

Среди отечественных книг по данному направлению назовем: Этика ненасилия. М., 1991; Ненасилие: философия, этика, политика. М., 1993; Опыт ненасилия в ХХ веке. М., 1996; Ненасилие как мировоззрение и образ жизни (исторический ракурс) / ИВИ РАН. М., 2000.

Этика: Энциклопед. словарь. М., 2001. С. 308.

См. статью в настоящем сборнике (С. 30).

Гусейнов А.А. Идеал ненасилия – утопия современности // Ученые записки гуманитарного факультета / Перм. гос. техн. ун-т. Вып. 12. Пермь, 2005. С. 8.

Кинг М.Л. Паломничество к ненасилию // Ненасилие: философия, этика, политика. М., 1993. С. 179?180.

Этот документ, впервые переведенный на русский язык Е.В. Середкиной, опубликован в «Ученых записках гуманитарного факультета» Пермского государственного технического университета (Пермь, 2005. Вып. 12. С. 53?66). Примечательный штрих: первый нравственный принцип «Декларации мирового этоса» ? это «приверженность культуре ненасилия и благоговение перед всеми формами жизни» .

По-видимому, А.А. Гусейнов первым обратил внимание на утопические функции философии.

Будет проведен в г. Перми в мае 2006 г.