В.И. Гараджа (Москва)

Идея ненасилия в современном контексте

Идея ненасилия требует осторожного обращения, если дело идет о чем-то большем, чем пустое, ни к чему не обязывающее морализирование. Не осмысленное самым серьезным образом использование этой идеи в самых благих целях может иметь весьма непредвиденные последствия. Не очевидно само по себе, каково ее реальное содержание и, следовательно, значение: где помещается феномен «ненасилия» ? в поле социальной активности или пассивности ? Означает ли факт использования политикой насилия, что ненасилие подразумевает в первую очередь осуждение и отрицание всякого властного принуждения, в том числе со стороны государства?

Всегда находились отдельные люди, группы или движения, отказывавшиеся по этическим или религиозным мотивам поддерживать насилие или принимать в нем участие, утверждая, что насилие само по себе есть зло, даже если оно используется в благих целях. Неприемлемы не только убийство и война в качестве способов решения конфликтов, неприемлемо вообще принуждение, всякая власть, поскольку она равнозначна насилию. Помимо пропаганды отказа от применения насилия, противники насилия прибегали и прибегают к методам «ненасильственной борьбы» (различные формы символического протеста, социального бойкота, отказа от экономического и политического сотрудничества и др.). Однако активное использование насилия в жизни общества, в том числе в политике, не только доминирует до сих пор, но и признается необходимым и пригодным средством для достижения благих целей.

И.А. Ильин решительно отстаивал необходимость сопротивления злу насильственными средствами, вплоть до «физического пресечения» («О сопротивлении злу силою», 1925): «Самая идея о возможности "сопротивляться посредством непротивления" даруется человечеству и оказывается применимой тогда и постольку, когда и поскольку общий, родовой процесс обуздания зверя в человеке грозою и карою ("Ветхий завет") создает накопленный и осевший итог обузданности и воспитанности, как бы экзистенц-минимум правосознания и морали, открывающий сердца для царства любви и духа ("Новый завет"). Однако новое учение отнюдь не порицает и не отвергает угрозу и кару; по-прежнему необходим и меч, и "Божий слуга" "в наказание делающему злое" (Римл., 13, 4)» . И до сих пор политики, политологи, обычные граждане в большинстве своем, поскольку они стремятся жить и действовать в реальном мире и влиять на ход событий, вынуждены признавать насильственный способ действий правильным, притом, что достаточно широко распространено понимание опасности насилия, этической сомнительности ее использования. На уровне рефлексии вопрос остается открытым.

Как идея ненасилия воспринимается, или может восприниматься, сегодня в массовом сознании, мотивацией какого поведения (и в зависимости от каких конкретных условий) она может служить ? стимулировать морально оправданные способы «противления злу» или же ? бездействие, оправдание «непротивления злому», ? сказать определенно достаточно трудно. Обязывает эта идея к тому, чтобы занять в отношении, например, этнического насилия, симметрично противоположную ему позицию, т.е. ограничиваться демонстрацией противостоящей этнической ненависти и нетерпимости ? терпимости, уважения к чужому образу жизни и нравам? Но, может быть, эффективная борьба с этнической ненавистью и насилием на самом деле означает и требует вовсе не примирительной терпимости? Может быть, напротив, требуется еще большая ненависть , но иначе направленная, направленная против общего врага, того, что питает саму эту вражду и ненависть по обе стороны противостояния?

В конечном счете нам важно получить ответ на вопрос о том, как идея ненасилия «работает» в условиях российского общества, с учетом его специфики, ? как фактор развития социальной активности и гражданского участия или ? снижения «энергетического потенциала» нации, роста пассивности и конформистских настроений, устранения от гражданского участия в решении судеб страны? В какой мере в нашем обществе, с багажом доставшихся от прошлого традиций, со всеми особенностями свойственных ему сегодня конкретных проявлений насилия, осуждаемых или оправдываемых общественным мнением, ненасильственный способ действий может быть признан реальной альтернативой насилию?

Для ответа на поставленные вопросы важен не только анализ самой идеи ненасилия, исторического опыта ее трактовки и практического использования, но и учет современного российского контекста звучания этой идеи, в более широком плане ? учет исторически сложившихся реалий жизнеустройства российского общества. Ключевым является вопрос о том, «является ли Россия современным обществом, и если да, то обладает ли она достаточным человеческим потенциалом, который отвечал бы потребностям и запросам такого общества» .

Что касается исторической реальности и «традиционного конгломерата» мнений в нашем отечестве, то изучение процесса развития государственной власти приводит многих исследователей, вслед за В.О. Ключевским, к выводу о том, что на политическую культуру России глубокий отпечаток наложило постоянное, и временами неслыханное по масштабам, насилие. Пример тому ? опричнина, свидетельствующая, что самодержавие родилось в обстановке террора, при этом «террор не сводился только к физическому истреблению людей. Опричнина ознаменовалась подлинной катастрофой в сфере идей, идеологической жизни русского общества. [...] В речах к духовенству и боярам в Слободе царь апеллировал к истории, чтобы доказать на исторических примерах необходимость искоренения измены в государстве и подготовить умы к готовившемуся кровопролитию. Прямые обращения самодержца к народу во время публичных экзекуций способствовали широкому распространению в народе превратных представлений о необходимости карательных действий против "изменников"» .

Современный российский контекст характеризуется, по данным социологических исследований, противоречивыми тенденциями. С одной стороны, снятие прежде существовавших ограничений и расширение возможностей самореализации людей в различных областях жизни потенциально способствует росту социальной активности. Но, с другой стороны, наблюдается снижающийся уровень востребованности этих возможностей и проявления обратной стороны свободы выбора: рост ориентаций на пассивность как легитимную форму поведения или, на фоне эрозии социальных отношений, рост деструктивных форм активности, в том числе «теневых» и криминальных. Для понимания возможных последствий и, следовательно, цели обращения к идее ненасилия в современном российском обществе следует принять во внимание проблематичность его либерализации и выяснить, не «оказались ли сами якобы новые возможности в действительности мнимыми и фиктивными, а российский правящий класс далеко не так заинтересован в расширении масштабов активности и участия, как это часто в последние годы декларировалось ? предпочитая как раз ее пассивность?» .

Не менее важен такой компонент, обнаружившийся в жизни современного общества ? и не только российского, ? как проявления беспричинной жестокости ? от расистского фундаментализма или религиозного фанатизма до «немотивированных», бессмысленных вспышек неприкрытого и чрезмерного насилия, совершаемого подростками в современных мегаполисах, насилия, не объяснимого никакими утилитарными или идеологическими соображениями. В этих эксцессах выплескивается наружу откровенная ненависть к чужеродному, к любой «инаковости» и к самим защитным механизмам культуры, к рефлексии как таковой.

В самом общем плане мы сталкиваемся с проблемами насилия и тогда, когда какие-то коллективные нормы приходят в противоречие с интересами и запросами индивидов, когда обнаруживается репрессивный характер нравов. «То ужасное, что совершалось при нацизме, в значительной степени представляло собой не что иное, как продолжение народных нравов, которые, не будучи связанными с разумом, легко превратились в то, что шло вразрез с разумными началами и заключало в себе насилие» , ? констатирует Т. Адорно. Однако в случаях «немотивированного» насилия (исключая, конечно, случаи клинической патологии) мы имеем дело с чем-то таким, что не поддается этому объяснению в силу предельной «идиотичности»: похоже, что в этом случае люди на самом деле не только «не ведают, что творят», но именно «ведать» отказываются.

В связи со сказанным, не претендуя на полноту анализа поставленной проблемы «ненасилия», требующей серьезного научного исследования как на теоретическом, так и эмпирическом уровне, мы можем попытаться зафиксировать вопросы, которые представляются нам заслуживающими внимания и обсуждения на подступах к такому исследованию, сформулировать, по возможности, некоторые предположения в качестве рабочей гипотезы. Такой замысел может быть оправдан как своего рода первый шаг, направленный к тому, чтобы нащупать почву для общественной дискуссии, осуществить первичный зондаж мнений о возможности и перспективах обращения к идее ненасилия сегодня в России, с учетом настроений и ориентаций как массового сознания россиян, так и идеологических концептов институтов власти. Этот шаг может быть также полезен для определения оснований диалога между наукой и теологией, его возможностей и границ в определении адекватного современной культуре человеческого отношения к «Другому» (инакомыслящему, инаковерующему, инакоживущему). Он может быть полезен в выработке и утверждении в общественном сознании «общественного договора» о легитимных формах разрешения противоречий в «многокультурном» (плюралистическом) и одновременно глобализирующемся (стандартизируемом массовой культурой) мире; в определении путей противодействия ксенофобии, фанатизму, культу насилия, тому, что идейно питает терроризм.

Непротивление злу ? тип поведения, весьма широко практикуемый, и практикуемый вполне осознанно, как отдельными людьми, так и группами. Одна из разновидностей его ? аполитичность. Но и вообще в повседневной жизни люди, сталкиваясь со злом, ведут себя по-разному. Одни предпочитают не ввязываться в конфликтные ситуации из трусости или по причине полного безразличия ко всему, кроме собственного благополучия, а потому делают вид, что не замечают зла, даже вопиющего, если оно не затрагивает впрямую их самих. Другие убеждают себя, что «стену лбом не прошибешь» и, соответственно, разумно жить в надежде, что зло минует не нарывающихся на неприятности и следующих принципу «моя хата с краю». В глазах этих людей попытки борьбы со злом, сопряженные с большими или меньшими жертвами, выглядят в лучшем случае как ничем не оправданное и смешное «донкихотство».

Оправдания «непротивления злу» достаточно разнообразны. Если это не трусость и не приспособленчество, то это может быть «нигилизм» ? ощущение бессилия, отчаяние изверившихся во всем и на все махнувших рукой (циники, нигилисты, «пофигисты» всякого рода). Но это может быть и просто недомыслие ? вера в спасительное чудо или ожидание, что все как-то само собой уладится, само собой «рассосется».

Особый случай ? содействие злу «по неведению». Дело в том, что существуют две проблемы: одна ? отношения к злу и другая ? распознания зла, которое всегда рядится в маску добра (и потому дорога в ад вымощена добрыми намерениями тех, кто « хочет как лучше», а делает «как всегда»). Не меньшая опасность таится в эстетизации зла: «цветы зла» обладают своим очарованием, притягательной силой, способной улавливать души. Наконец, «коммерциализация» насилия, фактически ? погружение телезрителя в мир жестокости и преступления всех рамок человеческого поведения, извлечение дохода на спекуляции низменными интересами аудитории, когда насилие превращается просто в зрелище вне всяких моральных оценок, ? это ведь тоже позиция «непротивления злу», перерастающая в насаждение культа насилия в массовом сознании. Примечательно в этой связи то обстоятельство, что ни один из социальных институтов, включающих в сферу своей компетенции заботу о духовном здоровье нации (ни государство, ни церковь, ни гражданское общество), до сих пор не занял ответственной позиции в противодействии этому злу (а не имитации такого противодействия, ровным счетом ничего реально не меняющей).

Чем бы ни было мотивировано «непротивление злу», предстает ли оно просто как проявление социальной пассивности или как осознанная позиция отказа от борьбы со злом, объективно это ? позиция содействия злу . История свидетельствует, что величайшие злодеяния становились возможными, если не благодаря поддержке, то, во всяком случае, благодаря попустительству, «непротивлению злу» со стороны конформистского большинства и безответственности «духовных инстанций», несрабатывания защитных механизмов культуры.

Рассматриваемая в этом плане идея ненасилия ставит перед необходимостью решения проблем морально-этических, мировоззренческих. В этой плоскости понятие ненасилия соприкасается с широким кругом религиозных, философских и научных понятий, таких как смирение и гордыня, сопротивление и покорность, толерантность, добрая и злая воля, солидарность, агрессия, пацифизм и др. В самом широком плане ? это проблема мотивации человеческого поведения, выбора жизненных стратегий, формирования социально-психологических и личностных установок и ценностных ориентаций в соотнесении с тем или иным пониманием смысла жизни («выбора богов» ? в терминологии М. Вебера).

Сложность моральной проблемы остро обнаруживается в переходные эпохи, когда привычные («старые») нравы, обычаи, ценности еще присутствуют в жизни данного общества как сама собой разумеющаяся данность нравственных норм, когда они еще сохраняют силу и играют свою роль в повседневной жизни в качестве «народных традиций», «культурного наследия», однако уже утрачивают прежнюю непосредственную ценность вместе с изменением всего строя жизненного поведения. Когда сознание людей де-факто далеко уходит от старых коллективных представлений, но эти представления еще сохраняются в реальной жизни в виде корпуса максим и предписаний, которые не подвергаются переосмыслению, то данные представления приобретают насильственный, репрессивный характер. Моральный аспект проблемы духовного насилия связан с этим обстоятельством. Если «старые добрые нравы» уходят в прошлое и утрачивают реальность, а в то же время представляется, что ответ на разложение традиционного этоса, «моральный кризис» заключается в их оправдании и возвращении к жизни, и если эти нравы сохраняются в качестве воплощения самого «народного духа», несмотря на то, что с этим уже далеко не все согласны, то они уже перестают быть просто реликтами старого, доброго и правильного порядка, но предстают как нечто насильственное и принудительное, как нечто противостоящее подлинно нравственному. Достаточно очевидно, что нравственность, выраженная в форме догматических и авторитарных моральных кодексов, «безуспешно пытается ответить на социальные неурядицы сложной цивилизации, пользуясь архаичными представлениями, весь авторитет которых зиждется на их включении ? порой совершенно случайном ? в священный канон» .

В несколько ином контексте идея ненасилия может выражать позицию «противления злу», но не любыми средствами: нельзя противиться злу негодными средствами, они не ведут к благой цели и не могут быть ею оправданы. Ненасилие в этом варианте означает « непротивление злу злом ». Чаще всего, и притом со ссылкой на христианскую этику, идея ненасилия сводится именно к требованию исключить в борьбе с любым злом морально неприемлемые средства.

В христианской проповеди на самом деле звучит призыв на зло отвечать добром, поскольку только так можно победить зло : ведь в противном случае, отвечая на зло злом, на насилие ? насилием, люди только множат зло. Мириться со злом нельзя. Нужно отвечать, нужно сопротивляться царящему бесчинству, лжи и преступлениям. Нельзя поддаваться ощущению безнадежности в борьбе со злом, нельзя поддаваться провокациям зла. Вопрос только в том, чтобы определить средства такого противления, поскольку только морально оправданные средства представляются альтернативой злу.

С этой точки зрения, единственной подлинной альтернативой насилию является «ненасилие». Но, в действительности, с этим негативным определением связано нечто большее, чем требование морально оправданных способов действий. Это «большее» ? идея прощения, отказа от мести, от идеи возмездия. Противопоставление власти, опирающейся на физическое принуждение, власти, опирающейся на убежденность в правоте защищаемого дела: не в силе правда, а в правде сила. Идея ненасилия была успешно реализована в политической жизни дважды на протяжении ХХ в. ? в Индии и США. Успех в обоих случаях был обеспечен применением метода «ненасилия» в борьбе против системы, лишавшей людей человеческого достоинства по расовому признаку. Участники кампании гражданского неповиновения не подчинялись закону, несмотря на преследования, положенные за его нарушение, ? заключение в тюрьму или другие наказания. Это был способ борьбы за изменение существующего порядка, исключавший принуждение в крайнем его варианте ? физическое насилие (вооруженная борьба, террор). Это было настоящее «противление злу», требовавшее немалого мужества и самопожертвования, но не ценой уничтожения «врага». Оба движения возглавляли религиозные лидеры ? Ганди и Кинг. Это не было делом случая: они подняли на борьбу миллионные массы, придав ей религиозно-этическую мотивацию. Основа «культа ненасилия» у Ганди ? истина, открывшаяся ему в Бхагавадгите: «Для истинно благородного человека все люди равны. И он с радостью платит добром за зло» , понимая, что нельзя победить зло, не победив его в себе самом. Баптист Мартин Лютер Кинг вдохновлялся этическим идеалом Нагорной проповеди: «Вы слышали, что сказано: "око за око и зуб за зуб". А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую» (Мф., 5, 38 ? 39); «Вы слышали, что сказано: "люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего". А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас. Да будете сынами Отца вашего Небесного; ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных» (Мф., 5, 43 ? 45).

Практический опыт ненасильственных действий позволяет утверждать, что потенциально они обладают силой, помогающей решать конкретные вопросы разной степени сложности. Конечно, ненасильственные действия могут быть подавлены, если их участники не представляют реальной силы или в обществе не существует необходимого минимума демократии. Конечно, формирование новой постсовременной действительности может создать в будущем условия, в которых ненасильственная борьба окажется неэффективной. Но сейчас важно понять, что этот способ борьбы дает возможность гражданам отстаивать свои требования, осуществлять какие-то перемены, защищать свой образ жизни без опоры на элиту, обладающую властью или вопреки ей (таков, например, успех движения россиян против монетизации в 2005 г.).

Может быть, особенно важным в этой связи результатом является растущее понимание того, что политическая власть, в конечном счете, основывается на социальном сотрудничестве, а не на насилии. Понимание самой властью, что необходимость прибегать к насилию ? симптом ее слабости, а не силы .

Осуществим ли идеал ненасилия в смысле создания общества, из жизни которого насилие будет исключено? Может быть, правильнее поставить вопрос о реальном значении этого идеала в реальной жизни людей, имея в виду не его осуществимость , а глубинный вклад в дело нравственности. Анализ этой проблемы важен не только в практическом плане, но и для понимания точек соприкосновения и взаимодействия религии со светской культурой, с наукой. Весьма плодотворна попытка (предпринимаемая с обеих сторон ? религиозной и светской) применить принцип ненасилия к пониманию и выстраиванию отношений между «секулярным миром» (светским разумом, наукой) и религиозными сообществами с их истинами веры. Каждая из сторон должна отказаться от доминирующей до наших дней ставки на вытеснение, замещение ? разума верой или, наоборот, веры ? разумом. Успеха ненасильственное действие достигает в первую очередь соглашением, достижением компромисса, взаимных уступок и шагов навстречу друг другу.

Ю. Хабермас предлагает новый способ прочтения отношений между светским обществом (государством, культурой) и ? религией, церковью. Каждой из сторон следует отказаться от ошибочного представления, что она может победить лишь за счет другой. Постсекулярное общество заботится о продолжении существования религиозных сообществ, в условиях беспрестанно секуляризующегося окружения, но лишь таких религиозных сообществ, которые способны исходя из собственных воззрений добиться запрета на принудительное внедрение истин своей веры, воинственное насилие над совестью своих приверженцев. Такое воззрение требует от верующих тройной рефлексии верующего по поводу своего места в плюралистическом обществе. Религиозное сознание должно, во-первых, вырабатывать когнитивно-диссонантные отношения с другими конфессиями и религиями. Во-вторых, оно должно занять соответствующую позицию в отношении авторитета различных наук, обладающих общественной монополией на мирское знание. Наконец, оно должно встроиться в условия существования конституционного государства, основанного на профанной морали. Без этого стремления к рефлексии монотеистические религии проявляют в безоглядно модернизированных обществах весь свой деструктивный потенциал» . Эта рефлексивная работа не является односторонней. Другой стороной должно быть достигнуто, в свою очередь, понимание, что «сциентистская вера в науку, которая однажды не только дополнит, но и заменит личное самопонимание объективирующим самоописанием, является отнюдь не наукой, но плохой философией» , что «граница между секулярными и религиозными основаниями подвижна и ее установление должно пониматься как совместная задача, требующая от обеих сторон признания перспективы каждой из них. Обращение к библейскому наследию сегодня показывает, что мы все еще не располагаем подходящим понятием, чтобы семантически различить то, что является морально неправильным, и то, что представляется глубинным злом. ...Секулярные языки, которые просто элиминируют то, что когда-то имело смысл, вызывают недоумение. Как грех, превратившийся просто в вину, утрачивает что-то важное, так и отступничество от божественных заповедей, обернувшееся преступлением против человеческих законов» . Моральные открытия, которые прежде находили всестороннее выражение только в религиозном языке, могут найти всеобщий отклик и на языке науки и философии, найти понимание со стороны профанного (но не исключающего веру) разума. И не вопреки, а именно благодаря секуляризации, которая не уничтожает религиозное содержание, а осуществляет себя в модусе его перевода на другие языки, и предлагает формулу спасения того, что может быть уже совершенно забыто, но что оказывается сегодня востребованным.

Ильин И.А. Путь к очевидности. М., 1993. С. 4.

Базовые ценности россиян: Социальные установки. Жизненные стратегии. Символы. Мифы / Отв. ред. А.В. Рябов и др. М., 2003. С. 157.

Скрынников Р.Г. Царство террора. М., 1992. С. 526.

Базовые ценности россиян: Социальные установки. Жизненные стратегии. Символы. Мифы / Отв. ред. А.В. Рябов и др. М., 2003. С. 376?377.

Адорно Т. Проблемы философии морали. М., 2000. С. 24.

Нибур Р. Опыт интерпретации христианской этики // Христос и культура. Избранные труды Ричарда Нибура и Райнхольда Нибура. М., 1996. С. 376?377.

Ганди М. Моя жизнь. М., 1969. С. 63.

Подробнее см.: Луман Н. Власть. М., 2001.

Хабермас Ю. Будущее человеческой природы. М., 2002. С. 120.

Там же. С. 124.

Там же. С. 126.